душе-то болеть, живи себе да радуйся. Я и жила, и радовалась.

Зима пролетела не заметила как. Госэкзамены сдала, диплом получила и направление в архив, „на спокойную работу“, как сказал отец Игоря. Он и здесь расстарался.

На работу надо было в сентябре, а в августе мы снова „ударили автопробегом по бездорожью и разгильдяйству“, снова вчетвером, только теперь с Сапаром другая была, Валечка. Молоденькая совсем, смазливая. Меня она поначалу даже тетей Верой называла. Умора. Как ее только мама с папой отпустили? Оказалось, однако, что Валечка уже и замужем побывала, только семейная жизнь ей быстро приелась.

Поездка удалась. Казалось, опять вернулось ко мне счастье. Ни беспричинных страхов, ни сомнений, одна только радость.

Теперь я знаю, что так не бывает, что это самообман. В жизни не может быть одна только радость. Но люди хотят радоваться, печали их не манят.

Я здесь после „Калины красной“ Шукшиным увлеклась. Взяла в библиотеке томик, читала запоем, забыв обо всем. В той, прежней своей жизни я бы многого не поняла, да и вряд ли мне интересно это было. У Шукшина все не похоже на то, как я тогда жила. Я радоваться хотела, а радость мешает думать.

Поп в одном рассказе описан, про веру рассуждает, во что верить. Бог, говорит, есть, имя ему — Жизнь. Он, этот бог, предлагает добро и зло вместе, а это, говорит, собственно, и есть рай.

Может, и впрямь так? Что в жизни добро и зло вместе — это верно, а вот рай ли это — сомневаюсь. Не могу такое принять, не могу согласиться, что зло нужно людям, даже вперемежку с добром.

Но я отвлеклась.

Как-то проснулась я ночью, неизвестно отчего. Может быть, выспалась. На душе спокойно, умиротворенно. Лежу, звезду в двери вижу. Думать ни о чем не хочется, просто наслаждаюсь покоем… И вдруг понимаю, почему проснулась — Игоря рядом нет. Еще подумала с усмешкой: „Верная жена просыпается, даже когда мужу по нужде выйти нужно“. Лениво так подумала, спокойно. Жду, а его все нет и нет. Взяла куртку, вышла из палатки.

Небо было чистое, звездное, лунное, а внизу, по берегу, плыл туман, моря совсем не видно. У меня сердце екнуло: может сдуру, с перепоя вчерашнего заплыл далеко, а берега не найдет. Но сама же себя успокаиваю: что ом, совсем ничего не соображает, что ли?

Стала спускаться по тропинке и вижу: Валечка в купальнике навзничь лежит, руки за голову закинуты, лицо от лунного света совсем белое, а рядом — Игорь; левым локтем в песок уперся, а правой рукой гладит ее — грудь, живот… Я одеревенела: ни вскрикнуть, ни уйти. Боже, думаю, сейчас на моих глазах… Тут до меня смех Валечкин долетел — эдакий колокольчик. Он меня и привел в чувство.

— Игорь! — позвала я срывающимся голосом.

Они оглянулись. Игорь сел и взмахнул рукой (той самой правой).

— Иди к нам! Ночь такая — грешно спать.

У них и початая бутылка была, и стакан, и полплитки шоколада. Игорь стал мне наливать. А у меня все кипит, аж пелена перед глазами. Подхожу, останавливаюсь над ними, думаю: вот сейчас врежу ему и ей… ногой… в лицо… А Игорь вдруг говорит, негромко так, с угрозой:

— Только не дури!

И я сдержалась. Даже выпила с ними. Но долго молчала, не могла говорить, на крик бы сорвалась, на истерику. А унижаться не хотела.

Видно, все приедается, и красивые женщины тоже, если без любви. Я поняла, что он мне изменяет, и не только с этой Валечкой. Тут же, на берегу, твердо сказала себе: больше нам не жить.

Но едва приехали в Ашхабад — гром средь ясного неба: отца Игоря с работы сняли. Едва под суд не угодил, отделался строгачем. Ну, у него возраст уже был — за шестьдесят, его на пенсию и спровадили.

Мне вроде бы и неловко было в такой ситуации уходить. А там на работу пошла, новые заботы, заглохла боль, затаилась.

Оскудела наша жизнь. Сначала, пока эта история с отцом длилась, Игорь поутих, ходил сам не свой, жалко на него смотреть было. Компания наша распалась… А потом, когда все уладилось, собрать ее как-то не удалось, да и желания ни у меня, ни у Игоря не было. Сапар забегал, но не засиживался. Родители женить его вздумали, невесту подыскали. Сапар радовался: аульная. Эта хоть и дороже, зато работящая и без особых претензий, все стерпит.

Ко всему прочему беременность моя прибавилась, совсем уж некстати. Долго не решалась сказать Игорю, боялась упреков, недовольства, гнусности какой-нибудь. Игорь отцовства не жаждал, не нагулялся еще. Да и, по правде, надеялась еще, что ошибка. Но когда сомнения отпали и тайное могло уже стать явным, я открылась ему.

Разговор у нас был совсем не таким, каким представлялся мне.

Я: Игорь, ты не огорчайся, я скоро могу стать матерью.

Он: Почему же я должен огорчаться? Это естественно.

Я: Ну… думала… пока мы молоды, ребенок будет… ну, помехой, что ли.

Он: Вон ты о чем. А я, грешным делом, подумал другое.

Я: Что другое?

Он: Что ребенок не мой.

Я: Да как ты мог! Ты же знаешь…

Он: Что я знаю? Ничего я о тебе не знаю.

Я: Ты бессовестный. Ты просто наглец!

Он: Почему же я бессовестный? Это скорее к тебе относится. Ты же предлагаешь сделать аборт.

Я: Я?

Он: А кто же?

Я: Ну, знаешь… Я всего ожидала…

Он: Чего же ты ожидала?

Я не выдержала и расплакалась. В самом деле, чего я ожидала? Втайне, конечно, надеялась, что он обрадуется, начнет строить планы, как нам дальше жить, как сына назвать. Отцы всегда ждут сына.

— Перестань, пожалуйста, — сказал он, поморщившись. — Мне еще сцен не хватало. В конце концов делай, как знаешь. Может, ты и права. Нужны будут деньги, я дам. Не торгуйся там.

Он уехал, сказав, что заночует у родителей: мол, отец просил что-то